KASSIOPEJA
***
Посети мои мысли,
кочевник,
с остановкой
длиною в ночь,
погляди лишь,
насколько плачевно
ты заставил меня занемочь.
***
Иди скорей. Змеёй скорей пригрейся
На доброй пашне розовой груди.
Кори и властвуй, только не осмелься,
В ней отзвуком любовным не гуди.
Знамёна книзу. Жалкой головой же
Мне не склониться. Воля не моя,
Когда покорной грудью я положен
На наготу убойного копья.
Признаться мне, я рад. Тобой сражён.
Не пресных слёз я перелив видал,
Когда со мной идущий на рожон
Мой добрый стяг в сражении упал.
Но сколько бы твой образ не навейся –
Я буду всё равно ему твердить:
«Иди скорей. Змеёй скорей пригрейся
На доброй пашни розовой груди».
***
Я естествовед до безобразия бессознательный:
На запястьях – шпаргалки по недружности,
Но я четко знаю, что моя касательная
Стремится касаться твоей окружности.
В тетрадке координатная плоскость видима,
А на ней векторы парные:
Видимо, я от тебя линейно зависима,
Раз векторы наши коллинеарные.
Если же мы векторами парными
Легли в наш двумерный координатный оазис -
Но попарно неколлинеарными -
Мы образуем векторный базис.
Сухим текстом, без слов нежных.
Два угла при пересечении прямых. По неосторожности.
Мы, как синусы этих углов смежных,
Отличились поразительной схожестью.
Ну а если из единицы нас с тобой как суммы слагаемых
Вычесть тебя как квадрат косинуса,
Я попаду в список функций бесцельно скитаемых
Как одинокий квадрат синуса.
Я естествовед дурной закалки. Руки трясутся.
Но я знаю: мы друг другу взаимодополнение,
И если наши прямые больше не пересекутся,
Система не будет иметь решений.
***
Она питала страх, скорей
От омертвевших птичьих груд,
А я с руки кормил чертей,
Что в её омуте живут.
И когда груды птичьих сил
От зноя устремились ввысь,
Я тихий омут иссушил,
Где её черти извелись.
***
Солнце катится в закате,
Что в багряно-алом платье
Бродит по пустым долинам,
По лесам, морям, равнинам,
По безлюдным берегам.
Где далёк, но близок храм.
Тень пускает.
Всякий знает,
Что под полною луной –
Юный месяц золотой.
В краски остров одевает
И оттенками играет
На безлюдном полотне.
Остров в непробудном сне…
Вьётся речка средь полей,
Ввысь летит клин журавлей.
Ночь густая наступает,
Лунной каплею играет…
На пустынном полотне.
Остров вновь в глубоком сне…
А тем временем в руинах,
На рубиновых равнинах
Бродит по просторам люд,
Совершая зверский суд.
Гул рушенья раздается.
Остров больше не проснется...
***
Якось підслухали Зорі
Місяця Сонцю зізнання,
Стали бліді, прозорі
І з Неба попадали зрання.
І падали, падали Зорі,
Не вірячи власній долі:
Мільйони зникали в морі,
Мільярди на суходолі.
Небо в той день дарувало
Землі неземні узори.
Мабуть, її покохало,
Як Місяць кохали Зорі.
Земля їх до себе просила
З силою тисяч тяжінь.
Торкнувшись, нещадно згасила
Міріади нічних мерехтінь.
Небо згори кволе,
Знизу Земля зверхньо дивиться.
Мабуть, вона відмовила,
Як Сонце відмовило Місяцю.
***
Не клич мене метеликом або хурделицею:
Я не належу до жодної пори року,
Але я буду поряд з тобою одне літо,
І більше ніколи.
Не йди на мій голос: він лунає не з душі,
Це лише звукові коливання, що надходять зсередини.
Я покину тілесну оболонку, ставши спогадом,
А ти все йтимеш на мій голос.
Не запам'ятовуй мій образ: я скороминуща зупинка.
Не зберігай свої спогади про мене в давніх альбомах.
Я мину, і ти кинеш їх в бурхливе полум'я,
А потім рятуватимеш голими руками...
Не давай мені імені: я не прив'язана до твого всесвіту.
Не називай мене зіркою єдиною: я – сузір'я,
Яке ти показуватимеш черговій дівчині,
Сидячи вночі на нашому місці...
***
Если бы я писала заключительное стихотворение, я бы написала тому, кого оно не в силах коснуться. Это было бы лирическое преступление против эпического безумца. Я бы писала 72-ым шрифтом на вратах его цитадели,
а все романтические метафоры преобразовала в привычные для него термины. Я бы снова и снова вслух с памяти стих считывала. (Только если), есть малейшая надежда, что один бродячий слушатель донесёт до него мои мысли. Я бы научилась понимать прозу, не рифмовала бы (только втайне),
если б за этим стояло лишь только одно свиданье. Я бы отказалась от метафор, гипербол, совсем от слов, даже если (по Рождественскому) никто не любит рабов. Я (по Цветаевой) отвоевала бы его у всех земель и небес, кажется, даже если (по Есенину) в картёжников нельзя влюбляться. Моё заключительное стихотворение стало бы признанием сердечным, но я столь малодушна, что, пожалуй, буду писать вечно.
***
Людина людині - багатоликий Бог,
Що міняє обличчя згідно чужих вимог.
Не молися йому, і не варто хилитися,
Бо не виживе Бог, якщо йому не молитися.
Стань атеїсткою, вір у науку, у силу тяжіння.
Дихай чистим повітрям, щоб чистим було сумління.
Сильною будь, здобудь над собой перемогу,
Прошу, тільки не молись багатоликому Богу.
Сторонися серйозних розмов і просторих кімнат,
Переплети червону нитку долі у червоний канат,
Напиши свій роман без кульмінації і епілогу,
Одне прошу: не молись багатоликому Богу.
Розбий в домі очима набридлі дзеркала,
Знайшовши за диваном ту себе, яку так довго шукала,
Використай роздвоєння особистості для діалогу,
Прошу, ніколи більше не молись багатоликому Богу.
***
Этим вечером я заглянула в чьё-то окно,
а окно заглянуло в мою незримую душу,
и если окна похожи на своих хозяев,
то я точно знаю, чьё это было окно.
Из нового... год 2017...
***
Моей грусти в груди не спится:
Раз взмахнула – и взмыла птицей,
Прочь летя из пленящих покоев,
Где пыталась её упокоить я.
Накормилась сполна отчаяньем,
К чаю подали страх быть непонятой;
Птицу-грусть я взрастила нечаянно,
И вот - клетку грудную ломит мне.
***
Якщо ти захочеш змінити історію,
Я перетворю столиці на прах,
Ставши запалювальною зброєю
В твоїх майстерних руках.
Стану знаряддям вбивства, рабою,
Покладу себе на вівтар любові,
І ми підем удвох з війною
До останньої краплі крові.
***
В декабрьскую стужу вторглась
апрельским сном.
То рассеянным, то изрезанным силуэтом
возникала и исчезала
в неоновых вспышках июльских гроз.
Эхом майского грома неслась,
сломя голову,
босиком по февральским лужам
с букетом июньских роз в рюкзаке.
Бросилась, сбила с ног, как ангина в августе.
Как вирус воздушно-капельный –
подхватил и банально простужен.
Внесезонно простужен.
Март кусается декабрём.
Лихорадка давно отступила.
Минус двадцать морозит на улице,
минус двадцать восемь в квартире.
У полога больничной моей кровати
осыпаются лепестки тех самых июньских роз.
Все февральские лужи давно обернулись слякотью,
чтобы запечатлеть следы твоего исчезания
из моей поры года.
Я снова различаю месяца по погоде
с тех пор,
как стих майский гром.
Ты ушла, как нагрянула, босиком,
сломя голову, -
стихийным бедствием.
Все июльские грозы сложила себе в рюкзак,
развеяла сон апрельский.
Сколько здесь ещё декабрю кружиться?
Если б знал,
как холодно будет тебя терять,
я б теплее оделся.
***
Он не любил, чтобы она его касалась
оттого, что в его руках заключена смерть:
цветы увядают в объятиях демона,
поэтому ему неистово казалось,
что, коснись он девочки с цветочной улыбкой,
сорви он этот нераскрывшийся цветок,
она в один миг иссохнет и развеется по ветру.
Но разве мог он знать, что она - декоративный цветок,
который расцвёл только для того, чтобы кто-то сорвал его, украсил им свою жизнь и умертвил,
так почему бы не он?
***
В моих глазах твои запечатлели
Теченье слёз,
Как если б небеса изобразили
Паденье звёзд.
Знай: от губительных невзгод
Тебя б я спас,
Но ведь утешника никто не позовёт
В блаженный час.
И оттого твои страданья для меня -
Хрустальный грот,
В котором обо мне день ото дня
Тоска живёт.
В тебе уже отчаянье дымится,
Как в адском дне.
Пускай в тебе пожаром разразится
Нужда во мне.
***
Я всем твержу, что я сильная.
И тебе:
- Я сильная, не забудь!
Можешь выстрелить в спину,
А хочешь - в грудь.
Хлынет кровь,
Безвкусная и прозрачная,
Как тоска моя,
Мгновенная, неоднозначная.
Можешь выпить мне душу,
Пей до самого дна!
Всё равно я не струшу
Перед взором врага.
В сердце снайперски бьёш,
Низвегаешься ниц:
Тебе снизу видней
Увлажненье ресниц.
Огорчаешь меня,
Подставляешь плечо,
Чтобы я разрыдалась на нем горячо,
Чтоб, рукою тебя за рукав теребя,
Я призналась однажды, что слабее тебя.
Но я крепко стою на обеих ногах
И щекотно смеюсь,
Потому что уже ничего, никого не боюсь.
Я всегда убеждала себя, что сильна,
И тебя:
- Я сильна, не забудь!
Ты выстрелил раз в спину,
Трижды - в грудь.
Посмеялся моей глуповатости.
- До чего ты слаба:
Сила женщины - в её слабости.
***
Не кусай, бездомная собака,
Как шальная бродячая псина,
А то мигом завяжется драка -
Победить мне тебя не по силам.
Мы похожи: я тоже бродячая,
Как и ты, я шальная, но верная.
И люблю и живу по-собачьи,
И увечья мои характерные.
У меня был когда-то хозяин,
И на шее висел атрибут.
Мы, собаки, души в них не чаем,
А они нас вот так предают.
Не рычи на меня, бродяга,
Лучше следом за мной увяжись
И войди будоражущим шагом
В мою скучную праздную жизнь.
Хочешь - другом мне будешь верным,
Хочешь - ласковой моей псиной.
Благодарна я стану чрезмерно
Твоей преданности звериной.
